Где-то вдали есть люди, которые всё время занимаются своими делами – горюют, смеются, любят, ненавидят… Мы не знаем, что именно, но уверены, что это так. Щемящее чувство охватывает сердце при мысли о том, что они также не представляют себе наши чувства: наши радости, наши страдания – мы одиноки, когда на свете столько людей! И обидно становится не от вселенского misunderstanding между человеческими особями, а от того, что непонятыми остаёмся мы. Ду́ши снегами сыплются на дорогу, и никому невдомёк посмотреть под ноги – все идут, спеша по своим делам, может быть, даже падая в это время дождём в другой части света…

Снова шорохи в стене. Наш дом, вернее, стены нашего дома – из сухой штукатурки; наверняка мыши или какие-нибудь другие твари поселились в стене, выев себе пещеры, извилистые и часто пересекающиеся. По ночам эти твари шуршат – может, переговариваются шёпотом, и если мы не спим, нам становится не по себе – кто-то говорит, а нам непонятно, о чём идёт разговор… Настольная лампа, книга, бумага на столе – даже если они знают, что творится в стене, они не скажут – такова их природа. То, что неодушевлённые, вроде бы, предметы могут знать что-то, мы открыли для себя совсем недавно, когда книга затронула какую-то жилу от сердца до души, и жила превратилась от этого необыкновенного касания в струну. Нет уверенности, что это испытывали другие, но в нас укоренилось убеждение в посвящённости некоторых человещей в тайны, может быть, пока недоступные нашему ограниченному рамками быта разуму… По всему периметру стен комнаты проходят провода – не мешают ли они жить внутристенным тварям?

Где-то вдалеке обязательно есть свет. Даже ночью. Дело не в отсутствии или присутствии света, а в чувстве, способном рассказать разуму или душе́ о его существовании. Душа, как трансцендентное понятие, не может полностью проявляться – её всегда сдерживает разум, как сдерживают льды могучую реку зимой. Чувство, которое можно назвать чувством света, таится даже в самом тёмном человеке – даже в самые сильные морозы река подо льдом течёт и живёт…

Обои на стене полуживы – их лохмотья не радуют глаз, а веселят. И хотя мы сами наклеивали их на стены, связи с ними почти нет – лишь изредка, сидя у стены с прислонённой к ней головой, мы чувствуем плоскую приязнь с их стороны, но эта приязнь не от понимания и сочувствия, а от щенячьей преданности. Настольная лампа выбивается из сил, мы сидим на стуле, а неизвестные нам существа карабкаются по лабиринтам в стенах, создавая неприятные шорохи и поскрёбывания. Последний шорох был слышен совсем близко от проводов, тянущихся под потолком – в них, в проводах, заключена сила иного рода, нежели сила человеческой души: гораздо динамичнее, согласованнее, но и черствее – электрический ток… Лампа словно сгорбилась и чихнула – свет растворился во тьме комнаты, разум медленно подавал информацию о происходящем на зрительные рецепторы: в стене напротив, образовав дырку, выглянула стенная тварь и, схватившись за провод и раскусив его, упала, убитая разрядом.

Где-то внутри нас таится страх – страх быть непонятыми и одновременно страх быть понятными для всех. Пройдя через страх, можно освободиться от него, но всё равно нас никто не будет понимать, и все будут знать всё о нас… Природа страха – резкого, отрывистого слова всего с одной гласной (так же, как и “angst” в немецком) – выражается в неопределённости произошедшего/происходящего/будущего, и неважно, есть ли склонность в душе́ к боязни или нет – все ду́ши ощущают страх.

Мы испугались. Труп твари, должно быть, лежит на полу. Где-то в кармане брюк должны быть спички. Видимо, тварь решила узнать о том, что же происходит за рамками тёмного лабиринта сухой штукатурки и неудачно (даже очень неудачно) совершила первую (последнюю) попытку. Так и мы пытаемся (то есть хотим попытаться) выйти наружу, но страх, может быть, неведомый для убиенной твари, страх перед неизвестным удерживает нас в рамках нашего простейшего лабиринта «дом – работа – развлечения – дом…» Спички плохо горят – тварь полностью обуглилась, но можно различить хвост. Всё-таки это мышь. В другой комнате обеспокоено что-то бубнит под нос брат – по всей видимости, верней, слышимости, не понимая, почему не горит лампа в его комнате; а может, и в его комнату ввалилась обугленная мышь?

Где-то в жерле вулкана я позабыл своё сердце; я долго искал его, но так и не смог найти. Поэтому вместо сердца у меня – вулкан.