Идеи теософии и современный мир

(к возникшему спору о теософии, плюрализме и тоталитарном обществе
и по поводу доклада Е. В. Кряжевой-Карцевой)

15 – 17 ноября 2005 года в Москве и Владимире прошла очередная конференция «Истоки», которую проводил Владимирский государственный университет совместно с Московским и Поморским государственными университетами и рядом других образовательных учреждений. Её тема была сформулирована как «Религия и личность в прошлом и настоящем». Эта встреча показала, что в среде педагогов активно идёт поиск мировоззренческих ориентиров. В основном, этот поиск, как показывают практически все педагогические встречи последних лет, сводится к поиску национального самосознания россиян¹. Эти встречи выявили актуальность слов Альберта Эйнштейна о том, что сами по себе законы не в силах обеспечить свободу самовыражения; для того, чтобы каждый человек мог свободно выражать своё мнение, у всего населения должен быть дух толерантности. Однако в то время как о необходимости патриотического воспитания говорится очень часто, не может не обратить на себя внимания то, что тема толерантности и межкультурного диалога в педагогических кругах обычно игнорируется. Между тем ситуация с этнической и религиозной толерантностью в российском обществе продолжает оставаться напряжённой.

Это объясняется как наследием коммунистической идеологии, десятилетия не признававшей диалога, так и односторонним пониманием духовно-нравственного воспитания сегодня, сводящемуся к призывам о «возрождении духовности», «национальном возрождении», «возвращении к своим корням» и так далее, характерной чертой которых является ориентация на прошлое, как правило, мифологизированное². Обе черты заметны как у тех, кто занимается образованием и воспитанием, так и у представителей власти, политиков и околоцерковных кругов, не только не исключая, а даже дополняя друг друга³.

Характерен пример, рассказанный Марией Викторовой: «Лично со мной произошла такая история. Я работала в школе. Всегда интересовалась вопросами религии, и среди моих знакомых были представители различных конфессий – баптисты, пятидесятники, суфии, священники соловецкой церкви. Один из моих знакомых, узнав об этом, пошёл в православную церковь и начал расспрашивать батюшку о соловецкой церкви. И патриархия выдала ему свою информацию об этой церкви… Он пошёл с этой информацией в школу, где я работала, и принёс директору всю эту информацию. И директор вызывает меня для разговора и даёт мне понять, что если я поддерживаю отношения с такими конфессиями, то у школы могут быть неприятности. При этом он говорит, что беспокоится не за себя, а за школу, на которую может лечь пятно причастности к «сектантству»⁴.

Подобные примеры правового и религиоведческого невежества, страх перед инакомыслием («хвосты» прошлого, по выражению Бориса Загумённова⁵), как показывает практика, характерны не только для обывателей, но и для некоторых представителей власти и сферы образования, не способных осознать ценность плюрализма и до сих пор испытывающих тягу к идеологическому единообразию⁶. Наталья Маркова замечает: «Сегодня часто приходится слышать, что подлинная религиозность – это приобщённость к православию, которая не нуждается во встречах с инаковерующими или инакомыслящими и диалоге с ними»⁷.

Понимание духовности, когда духовно-нравственное воспитание сводится к религиозному, чаще всего узкоконфессиональному и при этом понимаемому как самодостаточное, либо, напротив, когда оно подменяется лишь эстетическим, не охватывает всей широты данного понятия. Духовное воспитание является не конфессиональным и даже не сугубо религиозным, а гораздо более широким, скорее, общекультурным понятием, поскольку религиозные, культурные и национальные границы при воспитании духовности невозможны и не имеют никакого смысла. Именно поэтому от тех, кто берётся за такое воспитание, требуется максимально широкий кругозор и умение донести все аспекты человеческой культуры без искажений. Духовно-нравственное воспитание, если мы не имеем дело с его профанацией, всегда охватывает воспитание качеств души, внутренней и внешней культуры человека (среди которых – воспитание совести и чувства долга, нравственных и этических ценностей), интересов и ценностей, преобладающих над материальными. Поэтому является упрощением сведение духовного воспитания личности к её посещению театра или церкви. (Первую трактовку можно встретить здесь: «Немалое внимание учителя будут уделять духовному развитию воспитанников. Дети будут посещать музеи, концерты, театры, заниматься в кружках Дворца творчества юных». Вторую, не менее распространённую, можно было услышать в выступлениях некоторых педагогов на межвузовской научно-образовательной конференции «Патриотизм без экстремизма, или Толерантность и патриотизм» и многих других встречах на эту тему⁸.)

Непонимание цели духовно-нравственного воспитания чревато больши́ми упущениями в воспитательном процессе и, как следствие, – отсутствием в обществе необходимых этических норм, индивидуальным и групповым эгоизмом. А это, в свою очередь, ведёт к новым проблемам в обществе. Актуальность этой темы видна не только специалистам, но и всем, кто обращает внимание на факты этнических и религиозных столкновений в современной России, что лишь усугубляется правовым и релиоведческим невежеством чиновников, не способных предотвратить эти проблемы.

Между тем нельзя не замечать того, что в современном мире происходит интеграция. Одна из особенностей двадцатого столетия состояла в том, что оно заставило мир отказаться от многих стереотипов прошлого, особенно остро дав почувствовать взаимосвязь всех событий в глобальном масштабе. Всё большее число людей начинает осознавать, что мы живём в глобальном обществе. А это, как указывает Пётр Николаев, – одна из важнейших причин, побуждающих современного человека знакомиться с основными конфессиями. Незнание религий лишает человека важнейшего измерения в понимании всего человечества. Чтобы достичь взаимопонимания между людьми, надо развивать у них способность видеть мир глазами другого человека⁹. Понять, что является «моим», «своим» возможно только через познание «иного», «другого», «чужого». Другими словами, «я» определяется через взаимодействие с «не я», «своё» – через «иное»¹⁰.

В связи с этим как безусловно позитивный факт можно отметить появление сравнительной антологии священных текстов под заголовком «Всемирное писание». Данное издание, продолжающее традицию «Братства религий» Анни Безант, содержит фрагменты священных текстов многих религий, сгруппированные в тематические главы и разделы, позволяющие сравнить основные религиозные понятия, морально-этические нормы, ритуальные правила и принципы религиозной жизни, присущие разным конфессиям, осмыслить общие и специфические черты в истории и проявлении религиозных идей¹¹. Появление издания такого объёма много значит не только для российского религиоведения, не имевшего в своём распоряжении такой антологии прежде, но и для образования и самообразования молодёжи, становления более толерантного общества.

Подобное видение свойственно также составителям ряда новых учебных пособий, пока ещё не столь многочисленных. Как позитивный факт можно отметить появление учебника «Мировая художественная культура» Галины Даниловой, где не только даются характерные черты того или иного вида искусства Востока и Запада, но идёт речь о главном – о единстве и многообразии культуры. Его автор напоминает: «У соседа могут быть свои взгляды, склонности, привычки, но чтобы ужиться с ним, надо знать его характер. Поэтому мы будем не просто знакомиться с шедеврами искусства народов мира, а попробуем понять душу и характер народов, создавших эти великие творения. Приобщение к культуре народов мира позволит лучше понять не только единство мировой цивилизации, но и её своеобразие, характерные закономерности развития»¹². Душу и характер народов, создавших человеческую культуру, единую и в то же время столь многообразную, помогает понять их история и современность, многообразные достижения той или иной культуры как части общемировой, по-своему отражающей национальные особенности каждого народа. Именно поэтому автор данного учебника предлагает вместе поговорить «о том, что значит быть сегодня культурным и цивилизованным человеком», рассмотреть вопросы единства и культуры древнейших цивилизаций.

Подобные ценности могут стать естественной частью человеческой среды, если они органически закладываются с самого раннего возраста. В связи с этим достойна внимания развивающая программа «Мировидение», разработанная Ириной Куликовской и выпущенная в рамках издательской программы «Педагогика нового времени». Вот как характеризуют её С. В. Кульневич и И. Э. Куликовская: «В дошкольном возрасте у каждого ребёнка начинает складываться своя собственная картина окружающего мира. Успешность её становления зависит от того, насколько органично будет оказана помощь ребёнку в процессе «примерки» постоянно расширяющегося мира к его небольшому жизненному опыту, какие чувства и переживания вызовет вхождение в новый мир. Грамотная организация воспитателем пространства узнавания мира маленьким человеком помогает ему понять жизнь во всей красоте её ценностей, значений и смыслов… С этих впечатлений-переживаний начинается движение ребёнка к пониманию себя как неотъемлемой части всемирной и национальной культуры. Это становится возможным благодаря умению воспитателя связывать реальное и художественное, представленное в богатейшем наследии искусства символами, знаками и образами.

Способность понимать и принимать нравственные основы жизни, развиваемая в дошкольном возрасте, содействует становлению ребёнка как целостной личности… Новизна программы «Мировидение» заключается в том, что она создаёт целостное единство процесса и содержания, отражающее картину мира во всей совокупности её признаков (культурный, природоведческий, эколого-культурный, речевой, двигательный). Целостность программы обеспечивается и единством знаково-символической системы, нашедшей отражение в подпрограммах и тематических блоках: «Стихии мира», «Азы грамоты» и «Развитие категориального видения картины мира: цветы России»¹³.

Этой же цели служит пособие Михаила Андрианова по воспитанию детей в семье и школе, озаглавленное «Философия для детей (в сказках и рассказах)», выпущенное издательством «Современное слово». Эта книга предлагает юным читателям и их взрослым наставникам заново открыть для себя науку о человечности. Она системно и поэтапно знакомит с общечеловеческими ценностями, с главными положениями в области этики и эстетики, формирует духовную основу для мудрого и высоконравственного поведения в будущем. Эта книга не только учит ребёнка размышлять о разных сторонах жизни и свойствах человеческого характера, но и углубляет восприятие и оценку всего окружающего, способствуя глубокому проникновению в себя и в сложный мир межчеловеческих отношений. «Философию для детей» можно считать примером гуманной педагогики, цель которой – комплексное воспитание гармоничного и культурного человека, человека с красивой душой¹⁴.

Представляя книгу Мэри Пат Фишер «Живые религии», профессор П. А. Николаев говорит о том, насколько полезно приобщиться к сокровищнице коллективной мудрости человечества, его опыта. Обращая взгляд на другое общество, замечает он, мы и сами смотримся в зеркало. Признание существующих между нами различий побуждает нас изучать и ценить традиции и практику нашего собственного общества. Мы многому можем научиться у других цивилизаций и народов. Изучая их духовные ценности, мы обогащаем культуру своего общества и личный духовный потенциал¹⁵.

Религиовед Сергей Иваненко говорит о закономерном появлении во многих школах факультативного курса «Мой мир и я», направленного на воспитание национальной и религиозной толерантности: «На самом деле уже давно назрела потребность в учебном курсе, посвящённом рассказу о ведущих религиях, их нравственных ценностях, обучающем школьников стратегии принятия нравственных решений. Не случайно особый интерес курс «Мой мир и я» вызвал у учителей тех регионов (Татарии, Башкирии, Калмыкии и других), где сосуществуют верующие разных конфессий и люди разных национальностей и особенно велика нужда в воспитании терпимости и любви к людям других верований и национальной принадлежности». Курс «Мой мир и я» помогал и помогает решению этих задач, поэтому многие учителя в различных регионах страны ввели его преподавание. Как замечает религиовед, «никто другой пока не издал учебных пособий, призванных научить школьников уважению ко всем религиям, нравственному отношению к людям разных национальностей и вероисповеданий»¹⁶. Актуальность тем, рассматриваемых в этом курсе, подтверждается многими специалистами в сфере образования¹⁷.

Однако количество подобных пособий ещё очень мало. Более того, нередко они встречают непонимание и даже активное сопротивление тех, кто не хочет приспосабливаться к новым ценностям современного общества. Пожалуй, именно неприятие настоящего и неуверенность в будущем скрывается за стремлением «вернуться» в прошлое, словами о национальной самобытности, то есть именно о том, что разделяет, а не сближает людей. Однако, как показывает практика, проблем в обществе это не решает. В связи с этим, с каждым годом всё больше ощущается потребность в качественном культурологическом и межрелигиозном образовании, необходимом на современном этапе всему человеческому сообществу и в первую очередь – многонациональным государствам. Характерно, что после распада в 1991 году Советского Союза и отказа от коммунистической идеологии в образовании постоянно подчёркивается важность патриотического воспитания, но перестало использоваться понятие интернационализма, уравновешивающее национализм и придающее воспитанию более широкое измерение. Как следствие, можно отметить рост националистических движений, случаев экстремизма на национальной или религиозной почве и противопоставление одних традиций и религий другим в речах некоторых недальновидных политиков и религиозных лидеров. Все эти тенденции очень напоминают использование национальной идеи в политических целях, описанное Еленой Кряжевой-Карцевой в статье «Германский орден в начале XX в.»¹⁸ Похоже, что именно такой период переживает и современная Россия, не нашедшая пока общей объединяющей идеологические платформы и цепляющаяся за обломки коммунистической идеологии, советские клише, авторитаризм, фундаментализм, мечты о жизни по Домострою, формулу времён Николая I «православие, самодержавие, народность» в попытке выразить некую национальную идею¹⁹ и т. п. Однако, если обращаться к истории страны, необходимо вспомнить, что ещё раньше Пётр Чаадаев предостерегал от «ретроспективных утопий», будучи убеждённым в том, что для такой страны, как Россия, узки любые национальные идеи, и что её миссия гораздо шире её географического положения. Напомним же современным любителям «ретроспективных утопий» эти слова: «Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества». При этом он отмечает, что «христианское сознание не терпит никакой слепоты, а национальный предрассудок является худшим видом её, так как он всего более разъединяет людей»²⁰.

Устаревшая ли это точка зрения? Предоставим об этом судить читателям. На наш взгляд, фактов, говорящих о современных умонастроениях в российском обществе, более чем достаточно.

Среди этих настроений нельзя не отметить большое число сторонников возрождения самодержавия, радикально-националистической ориентации, в том числе среди духовенства²¹. Движущей силой фундаментализма в обществе часто выступает групповой эгоизм, замаскированный под консерватизм.

При этом естественный рост национального самосознания, сопровождающий становление гражданского общества, зачастую смешивается с имперским национализмом, следствием великодержавной идеологии. Вот как объясняет эти тенденции историк и теолог Андрей Зубов: «Мне кажется, что когда сейчас говорят о национальной идее, в подавляющем большинстве случаев это ностальгия по национальной идеологии, по государственной идеологии идеологического тоталитарного общества, которым был Советский Союз. Тогда была официальная сумма воззрений, им надо было следовать. Если ты им не следовал, то ты мог или быть внутренним диссидентом, тихо сидеть и молчать, или тебя, если ты говорил, сажали и заставляли молчать силой. И вот для очень многих крах идеологического государства означает вакуум, означает пустоту. Но ничего общего с национальной идеей это, разумеется, не имеет»²².

Не эта ли пустота в душе́ является причиной тоски по великой империи? Вот как выразила эту тоску одна пожилая женщина на недавнем первомайском параде:

Дорогие Ильичи,
Из гробов вылазьте!
Очень плохо на Руси
Без советской власти!²³

Эти примеры свидетельствуют о том, что взор некоторых людей до сих пор устремлён в прошлое. Как правило, это представители старшего поколения, разуверившиеся в настоящем, или представители консервативных сил общества. В то же время немало людей, которые верят в будущее страны и всего мира, надеются на лучшие времена, обладают позитивным восприятием действительности. Достойны же особого восхищения те, кто творит это будущее, обладая провиденциальным видением.

Очень интересным и смелым даже сейчас видится решение созвать Всемирный парламент религий (The World Parliament of Religions, Chicago, Illinois, 1893), на который съехались представители различных рас, этносов, культур и религиозных традиций, что имело и до сих пор имеет огромное значение для формирования современного мировоззрения, в основе которого – понимание мира как единого и взаимосвязанного целого. Традиция межрелигиозного диалога продолжилась и в дальнейшем. Так, в 1920 году в Бостоне прошёл Международный конгресс религиозных либералов / Международный конгресс религий (The International Congress of Religions, Boston, Massachusetts, 1920), а несколько лет спустя в Лондоне – Конференция религий Британской империи (The Religions of Empire Conference, London, Britain, 1924), продемонстрировавшая новый подход и готовность ряда религиозных лидеров к диалогу. Всемирный парламент религий собирается вновь в 1953 году (по инициативе Шри Свами Шивананды) и затем в 1993. Во всех случаях эти мероприятия собирают делегатов со всего мира, что не может не иметь значения для обогащения опыта межконфессионального диалога и формирования глобального видения. Одним из самых значимых событий религиозно-общественных событий двадцатого века следует назвать всемирную конференцию «Религиозные деятели за спасение священного дара жизни от ядерной катастрофы», организованную по инициативе Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена в Москве в мае 1982 года. Уникальность этой исторической встречи была в том, что прошла она в разгар холодной войны и к тому же в столице атеистического государства.

Перечисленные мероприятия не остались разовыми событиями в истории. Многие из них привлекли внимание мировой общественности к глобальным проблемам, инициировали их обсуждение на самом высоком уровне, послужили основой для многих международных организаций. Так, Всемирный парламент религий дал начало Всемирному конгрессу религий (The World Congress of Faiths), первой межрелигиозной организации в мире. Он послужил также прообразом многих межрелигиозных и культурных общественных организаций XX века, таких, как Федерация всемирных религий (The All-World Religions Federation, 1945), Общество молитвы за мир во всём мире (The World Peace Prayer Society, WPPS, 1955), Международный религиозный фонд (The International Religious Foundation, 1981), Совет по мировым религиям (The Council for the Worlds Religions, CWR, 1984), Федерация за мир во всем мире (The Federation for World Peace, FWP, 1991), Межрелигиозная федерация за мир во всем мире (The Inter-Religious Federation for World Peace, IRFWP, 1991) и Межрелигиозная межнациональная федерация за мир во всем мире (Interreligious and International Federation for World Peace, 1999, затем – Федерация за всеобщий мир, Universal Peace Federation, UPF, 2005). Всё то, что происходит в этой сфере сегодня, едва ли было бы возможно без усилий таких личностей, как Елена Петровна Блаватская, Свами Вивекананда, Анни Безант и многих других, намного опередивших мировоззрение своих современников. Эти смелые люди не боялись бросать вызов обстоятельствам, не боялись говорить то, во что свято верили. Они посвятили всю свою жизнь преодолению сословных, национальных и иных предрассудков во всём мире. Смелости их видения невозможно не удивляться даже сегодня.

Важным шагом в этом направлении стало создание в 1875 году Теософического общества, у истоков которого находились Елена Петровна Блаватская, Генри Стил Олкотт, Уильям Джадж и другие. Задачами общества «Божественной мудрости» были объявлены: 1) братство людей без различия расы, цвета кожи, религии и социального положения; 2) серьёзное изучение религий древнего мира с целью сравнения и отбора из них универсальной этики; 3) исследование и развитие скрытых божественных сил в человеке, психических и духовных, стремление к «самоусовершенствованию нравственному и к посильной помощи своим ближним, как духовной, так и (при возможности) материальной». Члены общества обязывались вносить дух этих учений в свою индивидуальную жизнь, помогать в распространении теософских знаний среди друзей, знакомых, родственников; рассматривать себя как частицу коллективного человечества, «жить для всех», стремиться к всеобщему равноправию, быть готовыми к самопожертвованию и бояться лишь суда своей совести. Десятки тысяч последователей общества в Великобритании, Франции, Австралии, США, Индии и других странах Востока и Запада и сегодня привлекают в этом учении идеи всечеловеческого братства и терпимости ко всем религиям, в каждой из которых скрыта «единая божественная сущность»²⁴.

Однако история теософских идей в странах Европы и Азии имеет гораздо более долгую историю. Следует признать, что, несмотря на определённое кажущееся разнообразие, теософские учения в различных странах существуют с тех же времён, что и религиозно-философские, потому что первоначально все они наряду с научными знаниями составляли единую космоцентрическую картину мира²⁵. Возрождению этих идей в Европе способствовали великие географические открытия XV – XVII вв., которые привели к новым торговым связям между различными странами и регионами планеты и новым («хорошо забытым старым», как показывает история²⁶) культурным контактам между народами.

Следует при этом иметь в виду, что развитие религиозных и научных знаний на Западе (в Греции и её колониях) и на Востоке (Китай, Индия и другие страны) имело известную специфику. Разрыв с мифологическим мировоззрением на Востоке не был столь радикальным, как в Европе. Скорее можно говорить о естественной кристаллизации религиозно-философских систем (конфуцианства и даосизма в Китае; веданты в Индии) внутри традиционных систем восточных верований, где идёт постоянное возвращение (правда, рациональное и систематическое, облачённое в категориальный язык философии) к классическим мифологическим (или как их иногда называют, «осевым») текстам и темам. Так, в Китае на протяжении многих веков незыблемым оставался авторитет древнего Пятиканония во главе со знаменитой «И цзин». В Индии такими осевыми текстами до сих пор являются «Веды» и «Бхагавадгита». Возможно, поэтому теософия в странах восточной культурной традиции с присущими ей глубокому традиционализму, особому вниманию к интуиции и созерцанию в религиозно-философском творчестве, а также традиции почитания Учителя, была воспринята более естественно. Если на Востоке великие философы – это чаще всего ещё и крупнейшие религиозные деятели и реформаторы (Эхнатон в Египте, Лао Цзы и Конфуций в Китае, Нагарджуна и Шанкарачарья, Свами Вивекананда и Шри Ауробиндо в Индии, суфии Среднего Востока), то на Западе, напротив, с течением времени выделяются учёные, в той или иной мере отходящие от религиозных воззрений. Не случайно поэтому пресловутый «конфликт» веры и знания – явление скорее европейское, нежели общемировое, основа которому была заложена с момента кодификации догм. По этой же причине о первых христианских «ересях» начинают говорить не раньше II в., так как до того времени отсутствует Церковь и принятое вероучение.

Обращаясь к истории науки в Европе и странах Среднего Востока, Шариф Шукуров замечает: «Науке свойственно сбрасывание оков – так обстоит дело сегодня, но так же обстояло дело и в прошлом. По этой причине в Средневековье мусульманское население было много грамотнее западного. Для Запада много важнее оставались законоуложения веры. Наука зачастую мешала. Потому в исламе не было инквизиции, были ригористы, непросвещённые радетели веры, но правители, как один, все были людьми образованными, ибо этого от них требовал ислам»²⁷. Объективно существующую необходимость «сбрасывания оков» можно увидеть в любой области знания. Примеров этому немало и в истории европейской науки, в которой в течение нескольких столетий практически безраздельно господствовали устаревшие представления. Многие положения античной науки, обретшие со временем статус непререкаемых догм, не выдерживали испытания временем и в конце концов отвергались, как произошло с механикой Аристотеля и многими другими естественно-научными представлениями. Эти ошибочные положения со временем стали фундаментом официального «идеологического кредо», и от таких реформаторов науки, как, например, Галилео Галилей, требовалась не только способность к независимому мышлению, но и просто мужество, чтобы выступить против него. Подобные конфликты возникают, когда уже имеющимся мнениям и представлениям противоречит новая информация (примеры этого приводят Майкл Кремо, Ричард Томпсон, Майкл Бейджент, Друнвало Мельхиседек и другие). При этом общество или его часть отвергает или избегает новой информации («фильтрация знаний»), или убеждает себя, что противоречия на самом деле не существует, или примиряет противоречия, или прибегает к иным мерам с целью сохранения стабильности и порядка в своём представлении о мире и о себе²⁸, что дало возможность учёным сформулировать проблему «когнитивного диссонанса».

Выражая стремление к преодолению культурной замкнутости и европоцентризма, характерного для европейского Средневековья, теософия нового времени выражает стремление вернуться к единому миропониманию, существовавшему в античное время. Именно в этом заключается осознаваемая её представителями потребность в синтезе религии, науки и философии, постепенно разошедшихся с течением времени, что особенно заметно в странах Запада. К этому времени эволюция научных познаний (астрономии, агротехники, математики, медицины, географии) начинает приходить в противоречие с традиционными взглядами, когда европейская средневековая картина мира и схоластические методы осмысления духа и природы начинают не устраивать критически мыслящих личностей (не обязательно атеистов). В этих условиях теософия как форма философии по-прежнему способна дать целостное (что не могут дать частнонаучные познания или отдельные религии) и рационально обоснованное (что отсутствует в мифе) мировоззрение, не противопоставляя себя при этом ни одной из указанных областей²⁹, а, напротив, часто к ним обращаясь, поскольку она, как пишет сама Елена Петровна Блаватская, охватывает весь диапазон психологических, физиологических, космических и духовных явлений. В отличие от западноевропейской материалистической философии, называющей астрологию, магию, алхимию и другие области формами «ненаучного» истолкования мира, поляризуя таким образом понятия «науки» (понимаемой главным образом как материалистическое естествознание) и так называемого «ненаучного» (или даже «антинаучного») знания, теософия обращается и к этим областям, также считая их способами познания мира³⁰. Таким образом, понятие научности для теософа шире, чем для представителя материалистической науки нового времени³¹. К чему же приводит материалистическая философия и её ценности, хорошо известно не только историкам: к эгоизму и бездуховности, утилитарности и приземлённости устремлений. Говоря словами Максимилиана Волошина,

Машина научила человека
Пристойно мыслить, здраво рассуждать.
Она ему наглядно доказала,
Что духа нет, а есть лишь вещество,
Что человек – такая же машина…
Что бытие определяет дух,
Что гений – вырожденье, что культура –
Увеличение числа потребностей,
Что идеал –
Благополучие и сытость…³²

Сказанное относится не только к России, где на много десятилетий в качестве единственной идеологии был принят марксизм, но и к Западу со свойственным ему прагматизмом и позитивизмом. Рене Генон писа́л: «Они [люди] не только ограничили свои интеллектуальные устремления… созданием машин, но и сами в конце концов превратились в настоящие машины»³³. Этот автор, посвятивший свою жизнь изучению и популяризации утраченной к новому времени метафизической традиции, в своих многочисленных трудах также соприкасается с проблематикой теософии. Среди них – «Общее введение в изучение индуистских доктрин» (1921), «Восток и Запад» (1924), «Человек и путь его становления по Веданте» (1925), «Символика Креста» (1931), «Множественные состояния бытия» (1932). Работы «Кризис современного мира» (1927) и «Царство количества и знаки времён» (1945) несут в себе трагическое предостережение человечеству.

Русский философ, психолог и богослов Василий Зеньковский писа́л: «Достаточно напомнить о двух гениях, стоящих на пороге новой философии на Западе, Дж. Бруно и Я. Беме, чтобы признать, что не одной наличностью теории познания удостоверяется философский характер мысли. Иногда на место теории познания выдвигается метафизика как необходимая и обязательная часть философии – и всё же и ей нельзя приписать такого решающего значения. У философии не один, а несколько корней, и всё её своеобразие именно этим и определяется. Философия есть там, где есть искание единства духовной жизни на путях её рационализации. Разные формы опыта (не только чувственного – внешнего, психического, социального, но и нечувственного – морального, эстетического, религиозного) ставят перед нашей мыслью проблемы и требуют их разрешения на путях разума. Решения эти могут уже наличествовать в плане интуитивных прозрений, но философия, хотя и питается интуициями и движется ими, есть там и только там, где к раскрытию интуиции привлекаются силы разума»³⁴. Таким образом мы видим, что характер первых философских систем на Востоке и на Западе весьма схож – здесь мы видим упор на проблематику бытия в целом, а не только познания, внимание к логической аргументации своих идей, понимание человека как части живого Космоса. Что характерно, названные известным богословом Джордано Бруно и Якоб Бёме являются мыслителями, очень близкими по взглядам к теософии.

В сущности, теософские идеи можно найти во все века у многих по-настоящему великих писателей и поэтов, философов, религиозных деятелей и учёных, осознававших необходимость объединения людей общим мировоззрением и испытывавших потребность в служении на благо всего человечества, а не только его части. Как замечает Жак Бросс, характеризуя теософов как «сведущих в божественном», это духовное направление существовало во все времена в лице независимых мыслителей-мистиков в традиции иудаизма (каббала) и ислама (суфизм) так же, как и в христианстве (черты гностицизма, исихазм). Теософия неотделима от мировоззрений орфиков и пифагорейцев, она пронизывает герметические тексты и сочинения Платона, Плотина, Ямвлиха, аль Мухасиби, Сухраварди³⁵ и ряда других философов с древности и до наших дней, тех, кто продолжает, по словам Марсилио Фичино, древнюю традицию «благочестивой философии», восходящей к самым началам человеческой культуры³⁶, присутствует в священной литературе Египта, Китая и Индии. Она включает в себя антропогенез и космогенез, рассматривая единство жизни, материальной и духовной, в категориях эволюции, подчиняющейся некоему абсолютному закону. Эту идею духовной эволюции развивали многие мыслители, от Пифагора и Эмпедокла до Владимира Соловьёва и Даниила Андреева. Поэтому, несмотря на кажущееся разнообразие учителей и учений, все они предлагали более или менее сходное объяснение истоков и смысла жизни, обращая особое внимание на духовное начало. Так, Иоганн Таулер был одним из тех, кто описал этапы, обязательные для любой духовной эволюции, обращая внимание на важность постоянного и терпеливого усилия. По его словам, «человек – совершенно такой, как если бы это было три человека, и всё-таки он один». «Его метод обращён сначала к внешнему человеку, к «начинающему», которому надо остерегаться своей слабости и умерщвлять плоть; затем его метод обращён к человеку разумному, «продолжающему», который будет бдительно очищать свою душу, отвергая всякое желание; затем его метод обращён к человеку «богоподобному», который постарается добиться пустоты, чтобы предоставить Богу возможность действовать. Этих последовательных стадий долгого и трудного пути не миновал ни один святой…»³⁷

Сравнивая внешнюю и внутреннюю стороны религиозно-философских учений, Ш. М. Шукуров утверждает: «Если каждая теология своеобычна, то мистическое знание универсально. Оно вырабатывает свой метаязык, который понятен и «коллеге» иноверцу. Хорошо известны случаи конфессионального братства, дружбе суфиев и христианских старцев, суфиев и буддийских монахов. О чем это говорит? Чем выше и изощрённее знание, тем больше создаётся условий для взаимопонимания между представителями различных религий». Из сказанного можно сделать вывод, что и современное состояние науки, её интернационализация, возможно, является своеобразной проекцией универсального знания мистиков. Из потаенности универсализация обрела интернационализацию, то есть открытость³⁸.

Выступая в штаб-квартире Теософского общества в Америке с лекцией «Теософия, личный путь, планетарная возможность», Дэвид Спэнглер охарактеризовал теософию как «дающую нам возможность оперировать с более развитыми чувствами в более богатой вселенной, чтобы мы в ней не потерялись и находили основные узоры синтеза и простоты… Теософское общество создавалось людьми, но вместе с тем оно было творением, расширением или проявлением того уровня или той области жизни… которая есть олицетворение или воплощение принципов синтеза и целостности…»³⁹

Хорошо известно, что основоположники различных научных направлений в Средние века, а тем более представители протонауки античности пользовались широчайшим спектром источников, предлагающих все возможные виды познания, а также способов их интерпретации. Вследствие этого многим из них было свойственно более широкое видение мира, чем его описывает современная материалистическая наука. Таковы те, кого мы можем назвать древними теософами или первыми учёными (хотя названия здесь не столь важны), разрабатывавшие натурфилософское видение действительности из космогонии древнейших времён, изучавшие и практиковавшие нумерологию, гематрию и другие техники интерпретации окружающей действительности. Однако эти же учёные, обладая эзотерическими знаниями, не отрицали и возможности рационального постижения окружающего мира. Речь, скорее, должна идти о том, что они не ограничивались им. Тот же Пифагор пользовался знаниями египтян, вавилонян, китайцев и индусов и вместе со своими последователями их систематизировал. Один из его учеников, Аристарх Самосский, первым высказал идею гелиоцентризма. Другой – Страбон – указал диаметр планеты Земля за много веков до открытия европейцами Нового Света. Многие греческие математики находились под влиянием Платона. Сам Платон, в свою очередь, использовал математику (и не только её) для проверки уровня интеллекта. Представляется маловероятным, что всех своих высот античная наука могла бы достичь при противопоставлении различных форм познания, что означает ни что иное как ограничение, а, следовательно, неполное использование всех его возможностей.

Поэтому очевидно, что «идеи теософии» не были придуманы теософами нового времени. В частности, идея синтеза содержится у ряда мыслителей прошлого и настоящего, не обязательно называющих себя теософами. Характерно, что ещё Августин Аврелий не противопоставлял науку и религию, утверждая, что они скорее дополняют друг друга, чем противоречат. В этом был убеждён и знаменитый Альберт фон Больштедт (Альберт Великий), бывший не только теологом, но и выдающимся интеллектуалом. Вольфганг Бауэр и Ирмтрауд Дюмотц называют Альберта фон Больштедта, разработавшего учение о «реальной целостности» и открывшего европейцам арабскую и еврейскую философию, одним из самых заметных учёных Средневековья. Человек широчайшего кругозора, ещё при жизни он был удостоен почётного звания Doctor universalis⁴⁰. Мистическое мироощущение христианского философа Иоганна Экхарта, писавшего о мистическом единении с Богом, не мешало ему высшей силой души считать разум, а её благороднейшей деятельностью – познание. То, как происходит познавание, было им также подробно описано. Любопытно, что его ученик Иоганн Таулер, предсказатель и тоже мистик, оказал влияние на взгляды Иоганна Себастьяна Баха и ряда немецких мыслителей. Кроме того, он заслужил высокой похвалы Мартина Лютера: «как богослов Таулер выше всех докторов из всех университетов»⁴¹.

Характерно, что знакомый с оккультной традицией и с последними достижениями физики, математики и естественных наук Андрей Белый видел в антропософии воплощение своих духовных идеалов, достижение искомой гармонии между мистическим и научным познанием. Фридрих Вильгельм Шеллинг, ставя перед собой задачу показать взаимосвязь объективного и субъективного, наряду с Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем отстаивал принцип единства мира. Рассматривая искусство как высшую форму постижения мира с единством сознательного и бессознательного, теоретической и практической деятельности, он считал Абсолют недифференцированным тождеством природы и духа, субъекта и объекта. Характерно, что за много лет до рождения Теософического общества Ф. Шеллинг уже использовал в своих трудах термин «теософия» для обозначения синтеза мистического богопознания и рациональной философии. Близко к этому и понятие «свободной теософии» Владимира Соловьёва⁴².

В наше время на всех уровнях постепенно происходит возрождение интереса к синтетическим методам познания, которые использовались в прошлом. То, что ранее являлось достоянием теософии или других «непризнанных» областей знания, сегодня привлекает внимание не только досужих читателей. Как общественный, так и активный научный интерес к эзотеризму объясняется постепенным изменением методологических основ самой науки. Для современного её этапа характерен выход на передний план проблем, связанных с теоретическим освоением нового материала, с расширением базы источников научных исследований. Сегодня, когда значительно углубилось внимание к духовному богатству мировой и отечественной культуры, усилилась потребность изучения идей и концепций, возникших в прошлом и возрождающихся в современную эпоху⁴³.

Сама основательница Теософического общества обладала такими разносторонними познаниями (религиозно-философскими, оккультными, мистическими, естественнонаучными), что это нередко приводило в изумление специалистов. Антрополог Картер Блейк свидетельствует:

Но факт остаётся фактом – она знала больше меня в тех [научных] областях антропологии и т. д., которыми я занимался. Например, она располагала гораздо более точными сведениями, чем я, о такой находке, как «челюсть из Нолетта». На с. 774 второго тома «Тайной доктрины» она ссылается на факты, которые просто так не найти ни в одной опубликованной книге. Там же, на с. 754, начиная с предложения «Если мы обратимся к Новому свету…», говорится о существовании… «намывных береговых террас плиоцена». Припоминаю один разговор с ней на Ланздаун-роуд в 1888 году, как раз в то время, когда она работала над «Тайной доктриной». Тогда г-жа Блаватская огорошила меня утверждением, что намывные береговые террасы Тарихи относятся к плиоцену. Я всегда полагал, что они относятся к плейстоцену, исходя из аргументации Дарвина и Спотсвуда Уилсона. После знакомства с работами Гея, с “Istoria Fiscia de Chile” – книгой Кастельно о Чили, а также с другими трудами, я считаю плиоценовое происхождение этих террас доказанным. И хотя все эти редкие книги – по моей специальности, но до тех пор, пока г-жа Блаватская не указала мне на версию плиоцена, они мне не попадались, и я никогда о них не слышал⁴⁴.

Среди учёных, общавшихся с Е. П. Блаватской, были также археолог-ориенталист А. Уайлдер, физик Д. Тиндаль, философ и социолог Г. Спенсер, знаменитый естествоиспытатель и один из авторов теории эволюции А. Р. Уоллес, астроном К. Фламмарион, врач, физиолог, президент медицинского общества в Нью Йорке У. Д. Дрэпер и другие. Вера Петровна Желиховская упоминает о её печатной полемике с проповедником материализма профессором Хаксли и другими учёными того времени. Многие биографы приводят примеры всесторонней научной эрудиции Е. П. Блаватской, показывают связь её трудов с методологией науки и философии, что опровергает однобокое видение теософии как некоего «иррационального» учения⁴⁵.

Мистик-эволюционист Пьер Тейяр де Шарден пытался соединить науку и религию в общей перспективе. Как человек науки, он исходит из самых новейших данных о генезисе человеческого вида и рассматривает концепции человеческой эволюции, чтобы придти к ошеломляющему и совершенно мистическому взгляду не только на человеческую судьбу, включающую в себя и сверхчеловека, но и на судьбу всего космоса, стремящегося к сверхконвергенции, к «точке Омега», с которой открывается Бог как единственное и абсолютное будущее⁴⁶. А. Фавр так характеризовал теософа: «По существу, он стремится к овладению внутренним принципом реальности мира. Его работа начинается там, где кончается рациональная философия, а кончается там, где начинается богословие, но теософ свободнее теолога и в большей мере творец».

В стремлении сблизить религию и философию, Елена Петровна Блаватская в опубликованной ею ещё в 1877 году в Нью-Йорке книге «Разоблачённая Исида» призывала «бороться с фанатизмом, в какой бы форме он ни проявлялся – религиозной, научной или социальной, и в особенности с ханжеством во всех его разнообразных видах». Девизом только что созданного общества стало древнее изречение «Нет религии выше истины»⁴⁷, которое часто повторяла Блаватская. Это высказывание было словно напоминанием о высшей цели всех учений, часто забываемой за внешними деталями религиозного культа. «Разоблачённая Исида» заканчивается утверждением, что существует много путей раскрыть истину, которая лежит по ту сторону границы человеческого восприятия и ощущения. Бесконечная борьба религий друг против друга – следствие заблуждения. Если бы удалось объединить различные системы друг с другом, тогда получившая в результате мировая религия представляла бы вечную истину⁴⁸.

Эта мысль сама по себе не является новой. С ней созвучны строки Омара Хайяма:

К чему, войдя во храм – в шатёр роскошный Твой,
Внутри основывать какой-то храм иной!..
Мой дом молитвенный, укрытие Хайяма –
Шатёр, увенчанный Полярною звездой…

Далеко не каждый верующий способен увидеть за внешне отличными религиозными традициями единого Бога⁴⁹. Для тех, кто не видит за внешним многообразием сути, это является камнем преткновения. Свою позицию Омар Хайям выражает недвусмысленно:

Хоть иудеем ты, хоть правоверным будь,
Всё это внешнее. Душе́ важнее суть⁵⁰.

Ринат Валиев свидетельствует: «Конечно, в исламе, как и везде, находились ревнители строгих правил, осуждавших всякое «вольнодумство». Они и до сих пор вмешиваются в художественную жизнь мусульман, которым сама религия позволяет быть предельно открытыми всевозможным новациям. Именно поэтому в исламе возник суфизм – интеллектуальное ядро религии, которое занялось поиском истины вне скучной схоластики, «наросшей» со временем на стенах и фасаде «мухаммедова строения». Через это братство мистических озарений и духовных практик прошли почти все крупные мыслители и созидатели в мусульманских землях. Ничего удивительного. Ведь и в Европе того времени пытливые умы от Декарта и Лейбница до Гёте и Пушкина входили в ложи розенкрейцеров или носили фартуки «вольных каменщиков» [масонов]». О влиянии тайных учений на науку, философию и идеологию пишет также Шариф Шукуров⁵¹.

Характерно, что и наука, и религиозно-мистические учения, и философия с описываемыми в ней различными формами познания изначально стремятся к истине (или, по крайней мере, провозглашают это), понимая её, конечно, под своим углом. Однако понятие истины, как и осознанное устремление к ней, осталось в них ещё со времён синкретичного мышления. По мысли Петра Чаадаева, разница между ними лежит не в цели, а в пути: дедуктивном или индуктивном. (Об этом с позиций современной науки пишут Михаил Голуб и Александр Кубельский⁵².) Чаадаев продолжает эту мысль: «Религия есть познание Бога. Наука есть познание Вселенной. Но с ещё бо́льшим основанием можно утверждать, что религия научает познать Бога в Его сущности, а наука в Его деяниях; таким образом, обе в конце концов приходят к Богу»⁵³.

Таких убеждений придерживался всю жизнь и Николай Новиков, которого называют первым русским теософом. Причиной всех заблуждений в человеческой жизни он называл невежество самого человека. Этот неординарный человек всю свою жизнь посвятил самообразованию и бескорыстному служению людям как просветитель, писатель, журналист, издатель ряда журналов и книг по всем отраслям знаний, организатор типографий, библиотек, школ в Москве, книжных магазинов в 16 городах. В Универсальной типографии Н. И. Новикова за несколько лет было издано огромное количество научных, религиозных и философских произведений восточных и западных авторов, сочинения Д. Мейсона, Ф. де Ларошфуко, Вольтера, Д. Локка, Я. Бёме, Г. Э. Лессинга, Б. Паскаля и других.

Именно им в 1788 году было выпущено первое издание «Бхагавадгиты» на русском языке. Выступая против крепостного уклада, он верил в «просвещённый разум», позволяющий индивиду усвоить «истинное нравоучение» и, следуя по пути добродетели, достичь, в итоге, «небесного блаженства».

Несмотря на неудовольствие императрицы Екатерины по отношению к просветительской деятельности Н. И. Новикова, сохранять культурную и конфессиональную изоляцию в эпоху просвещения уже не представлялось возможным, о чём свидетельствует знакомство российских авторов с общемировым культурным наследием, изданным в виде различных сборников во второй половине XVIII в.

Русско-украинский философ, педагог и поэт Григорий Сковорода, много путешествовавший и овладевший несколькими языками, также знал древнюю и новоевропейскую философию. Известны его сочинения, составленные в античном духе как философские диалоги: «Асхань», «Наркисс», «Беседа, наречённая двое», «Разглагол о древнем мире», «Разговор пяти путников о истинном счастии в жизни», «Кольцо» и другие, а также трактаты и разнообразные поэтические сочинения, переводы греческих и латинских текстов (в том числе трудов Плутарха, Теренция, Цицерона). Бо́льшая часть жизни философа прошла в странничестве. Широко известна эпитафия на могиле мыслителя-странника, написанная им самим: «Мир ловил меня, но не поймал». В. В. Зеньковский в своей «Истории русской философии» писа́л о религиозном чувстве отчуждения от мира как важнейшем в мироощущении Григория Сковороды. Речь шла о мистическом переживании двойственности мирового бытия и об отчуждении именно от того, что воспринималось религиозным мыслителем как внешняя, «суетная», не-бытийственная сторона жизни. «Этим миром» Сковорода и не желал быть «пойманным». В то же время ему было присуще переживание реальности иного, высшего уровня бытия, к познанию которого, по его убеждению, человек может и должен стремиться, что сближало его с теософами и с мировой религиозно-мистической традицией вообще: «Если хочешь что-либо узнать в истине, усмотри сначала во плоти, то есть в наружности, и увидишь в ней следы Божии, обличающие безвестную и тайную премудрость». К познанию «следов Божиих» в мире можно прийти, сохранив верность древнему философскому завету «познай самого себя», к чему призывали Хилон, Сократ и другие мудрецы⁵⁴. «Не измерив себя прежде всего», – писа́л мыслитель, – «какую пользу извлечёшь из знания меры в прочих существах?» В обосновании исключительного значения философской рефлексии Сковорода не останавливался и перед отождествлением процесса самопознания с богопознанием: «Познать себя и уразуметь Бога – один труд». В антропологии Сковороды присутствуют мотивы, характерные для русской средневековой мысли. Это, в частности, относится к его учению о сердце как средоточии духовного и телесного бытия человека. Влияние платонизма проявляется в обосновании им роли эроса в эстетических переживаниях человека и в том, что сама любовь предполагает определённое «сродство» с её предметом – изначальную, метафизическую предрасположенность сердца. В учении о «таящемся в человеке Духе Божием», о том, что каждый человек в своём земном существовании есть лишь «сон и тень истинного человека», Сковорода близок к построениям европейских мистиков, в частности к Майстеру Экхарту с его учением о «сокровенной глубине» в Боге и человеке. Присутствуют у мыслителя и мистико-пантеистические мотивы: «Бог всю тварь проницает и содержит…», «Бог есть основание и вечный план нашей плоти…», «Тайна пружина всему…» и другие, словно услышанные когда-то у восточных мудрецов. «О, Отче мой! Трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира!» – восклицает Сковорода уже в конце жизни. В его понимании этическая задача человека состоит в том, чтобы осознать и обрести мистическое начало в себе, и в этом смысле стать наконец самим собой. Об этом всегда говорили и орфики, и пифагорейцы, и неоплатоники. Но превращению эмпирического субъекта в «истинного человека» препятствует воля, влекущая личность в мир борьбы и страданий, эгоизм. «Всяк обоживший свою волю, враг есть Божией воле, не может войти в Царствие Божие», – писа́л Сковорода. Мотив «безвольности» в самых разнообразных вариантах характерен для мистических традиций как Запада, так и Востока. Присутствует он и в творчестве Сковороды – отчасти как результат определённых идейных влияний, но в ещё большей мере как отражение личного духовного опыта, опыта постоянной и мучительной борьбы с «клейкой стихийностью мира», с «эмпирическим человеком» в себе самом. Эта черта лучших русских философов с их поисками истины, добра и красоты, стремлением и к личному совершенствованию отличает их от многих западноевропейских мыслителей, не ставивших перед собой подобных нравственных задач. Предпосылками этого называются такие черты души русского народа, как отсутствие народного эгоизма и обособленности, склонность к покаянию, стремление к общему и абсолютному, жажда справедливости, искание Правды и Царства Божьего на земле⁵⁵.

Несмотря на присущие многим выдающимся учёным идеи синтеза, наиболее распространённым на Западе, как известно, стал другой подход. Большинство средневековых схоластов начинают считать «мудрость мирскую» и «мудрость божественную» чем-то совершенно отличным друг от друга. Когда вслед за Иоанном Дунсом Скоттом Уильям Оккам провозгласил, что Бог понимается не разумом (как утверждали Альберт Великий и Фома Аквинский) и не освящением (Бонавентура), а только верой и путём интуитивного познания, это на долгое время прекратило попытки к синтезу веры и разума. Разуму полагалось заниматься изучением природы, а вере – постигать Бога. Так родилась теория двух истин (так называемая «двойственная истина»), которая устраивала как теологов, так и материалистов, не желавших и слышать о воссоединении науки, религии и философии. Данный подход становится типичным для западных стран, где религия противопоставляется науке и наоборот, а философия становится либо материалистической, либо идеалистической. Сравнивая духовный и научно-технический пути развития, Даниил Андреев отмечает, что выбор второго пути стал возможен в «эпоху от изобретения пороха и книгопечатания до открытия Америки, Индии и до вызванных этим колоссальных экономических и психологических сдвигов», отмечая тенденции к этому пути развития уже с начала XVII столетия: «Во-первых, резко и полностью разрывается связь между наукой, то есть познанием окружающего мира⁵⁶, и какой-либо духовностью. Духовность окончательно отбрасывается в область богословия, культа, мистической философии и искусства, то есть в ту область, на которую наука не обращает ни малейшего внимания, лишь гораздо позднее начиная изучать её со своих же, научных, позиций. Во-вторых, методика познания сужается до скрупулёзной эмпирики и чисто рассудочных обобщений эмпирически добытого материала. В-третьих, научная деятельность как таковая полностью эмансипируется от каких бы то ни было связей с практической этикой: корыстность или бескорыстность мотивов, порочность или добродетельность учёного не имеют больше никакого отношения к плодотворности его занятий… И в-четвёртых, наука в принципе делается открытой для всякого, обладающего упорством и прилежанием. Окончательный разрыв между духовным и интеллектуальным рядами становится незыблемой реальностью»⁵⁷.

Особенностью же философии в России всегда являлась этическая проблематика, критическая рефлексия всей человеческой культуры и предельная широта мышления. Не случайно она многое впитала и из немецкой классической философии, которая также уделяла внимание этой проблематике. И в русской, и в немецкой философии всегда присутствовала мысль о том, что наука (в узком смысле) – всего лишь одна из возможных форм знания, не являющаяся исключительной. В наши дни познание постепенно перестаёт отождествляться лишь с наукой⁵⁸, а знание – только с таким, которое получено научным путём (учитывая преобладание естественнонаучных методов исследования в науке нового времени). Постепенно освобождаясь от традиции позитивизма, восстанавливается понимание того, что существуют различные формы познания: научное, философское, религиозное, эзотерическое, художественное и другие, а также разные его идеалы в западной и восточной мысли⁵⁹. Полемизируя с Борисом Яковенко по поводу «неоригинальности» и «эклектического стремления слепить воедино несколько мыслей»⁶⁰, Василий Зеньковский пишет: «Я совсем не буду говорить о том, что было написано в России действительно в «подражание Западу» – об ученических упражнениях не сто́ит и говорить. Не буду говорить и о мнимом «эклектизме» русских мыслителей, – этот упрёк означает лишь полное непонимание синтетических замыслов у русских мыслителей: неудавшиеся или незавершённые опыты синтеза, при поверхностном внимании к ним, можно, пожалуй, принять за «эклектизм». Я оставлю это в стороне и коснусь лишь вопроса о «влияниях» западных философов на русскую мысль. Понятие «влияния» может быть применимо лишь там, где имеется налицо хоть какая-нибудь доля самостоятельности и оригинальности, – без этого невозможно говорить о влиянии…»⁶¹

Характерно, что русская философская мысль с её изначальным стремлением к синтезу в меньшей степени подверглась «разделению истины» на богословскую, научную и философскую. К примеру, Фёдор Сидонский допускал, что философские изыскания и истины веры – две отличные, хотя и не отдельные области. Не занимая позиции позитивной религии или противостоящей ей «религии разума» рационалистов, он считал, что в действительности разум и откровение не могут прийти в противоречие, раз оба они – от Бога. Разум поэтому должен содержать в себе по крайней мере предчувствие того, что сообщает откровение⁶².

Как уже отмечалось, XX век постепенно принёс изменения в общественном сознании, бывшем прежде ортодоксально-религиозным у одних и наукоцентристским у других, в сторону плюрализма, принёся ощущение сложности и многогранности мира. Такое мироощущение предполагает не только осязаемую сторону бытия, но и силы, проявляющиеся за пределами физических констант⁶³.

Тот же Омар Хайям ещё несколько столетий назад указывал:

Всё, что видим мы, – видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей не видна⁶⁴.

Мир, как указывает Вадим Зеланд, существует одновременно в двух формах – физической реальности, которую можно потрогать руками, и метафизического пространства вариантов, лежащего за пределами восприятия, но не менее объективного. Именно этим объясняются интуитивные знания и другие, необъяснённые пока способности. Разум в одиночку не способен создать принципиально нового. Именно поэтому истину следует искать «на пересечении граней многоликой реальности». Человеку, однако, свойственно вдаваться в крайности, поэтому он, в зависимости от мировоззрения, пытается искать решения своих проблем либо в рамках материальной действительности, либо в области метафизики. Но ни тот, ни другой путь не приносит удовлетворительных результатов⁶⁵.

Характерно, что стремление к объединению противоположностей (подлинных или мнимых) заметно ещё у авторов герметических сочинений⁶⁶. Неоплатоническая диалектика и немецкая мистика также содержат эти идеи, исходя из которых, Николай Кузанский развивает позднее учение об Абсолюте как совпадении противоположностей, о тождестве бесконечного «максимума» и бесконечного «минимума» (преодолевая присущий теизму разрыв между творцом и творением). В XIX столетии к «философии тождества» пришёл в результате долгих поисков и Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: противоположности субъекта и объекта, реального и идеального, природы и духа устраняются в Абсолюте, представляющем собой тождество реального и идеального. Согласно Шеллингу, Абсолют познаётся непосредственно, в ходе интеллектуального созерцания и в искусстве, которые или равноправны с философией, или возвышаются над ней и объединяют всё разделённое⁶⁷. Вместе с Шеллингом к этой мысли пришёл и его современник Карл Кристиан Фридрих Краузе, указывавший на то, что Бог выше всех дуализмов и противоречий.

Какое отношение имеют эти учения к дню сегодняшнему? Непосредственное, если мы говорим об идеологии, сориентированной на те или иные идеалы. Во всём мире в процессе интеграции и глобализации стали заметнее либералы и консерваторы, те, кто хотят построить более совершенное общество и те, чей взгляд устремлён в прошлое, к привычным реалиям, те, кто ищет и синтезирует и те, кто против всего необычного. В ряде стран, отмечает Мэри Пат Фишер, обостряется фундаментализм, который, основываясь на религиозных мотивах, часто оказывается политизированным и обращается к насильственным средствам. Неспособные к диалогу фундаменталисты порой препятствуют изданию или стремятся запретить учебники, которые не содержат их мировоззрения. Несмотря на провозглашаемое отстранение со стороны правительств поддерживать какую-либо религию, в наше время хорошо заметно стремление фундаменталистов главенствовать в образовании и политике, а также рост насилия по отношению к этническим и религиозным меньшинствам⁶⁸. Выступая в мемориальном фонде Джавахарлала Неру, В. В. Путин отметил: «Представляются крайне опасными попытки перестроить созданную Богом многоликую и многообразную современную цивилизацию по казарменным принципам однополярного мира»⁶⁹.

Однако изменение ментальности людей, как показывает жизнь, – процесс достаточно долгий и трудный. Кроме того, в российском обществе, где традиции толерантного подхода и плюрализма не успели прочно укорениться, часто имеет место совершенно противоположное. Сергей Дацюк свидетельствует: «Мне кажется, Россия больна. Какой-то неестественной агрессивной звериностью и нетерпимым отношением ко всему новому и необычному. Это проявляется, начиная от подчёркивания национального отличия и заканчивая немотивированной злобой по пустякам»⁷⁰.

В подобной обстановке теософии, как и многим «нетрадиционным» учениям (хотя тезис о нетрадиционности теософии, исходя из вышесказанного, едва ли можно считать верным⁷¹, как и вообще мысль о разделении чего бы то ни было на «традиционное» и «нетрадиционное», что вызывает дискуссии и в религиоведении⁷²) приходится с больши́м трудом пробивать дорогу к читателю, зрителю и слушателю, не говоря уже о непростом существовании самих теософских организаций в России. Если в конце 1980-х годов очень многие открыто заявляли о своей приверженности учению Агни-йоги, теософии и другим, то в последние годы голоса этих людей практически не слышны ни по телевидению, ни в печати, а на сайте теософического движения появилась надпись: «Координаты представителей Международного теософического общества в России убраны (надеюсь, временно) по просьбе некоторых его членов»⁷³. Всё это наводит на размышления о развитости демократических свобод в стране.

Действительно, едва ли соответствуют нормам демократического общества требования фундаменталистов к российскому телевидению о прекращении того, что они назвали «открытой пропагандой сатанизма и оккультизма во всех его проявлениях». Что же имеется в виду под этими словами, явно понимаемыми православно-патриотической организаций «Народный Собор» как синонимы? По их собственным словам, это «информация о разного рода колдунах, оккультистах, сумасшедших уфологах, экстрасенсах и просто шарлатанах». Кого конкретно имеют в виду авторы обращения, и есть ли у них доказательства сумасшествия этих людей? И значит ли это, что все, кто занимается магией, оккультными науками, уфологией и экстрасенсорикой – ненормальны? Об этом в документе почему-то не говорится. Удивительно и другое. За несколько дней до упомянутого заявления православно-патриотической организации «Народный Собор» генеральному директору «Первого канала» было направлено письмо Архиепископа Уфимского и Стерлитамакского Никона (Васюкова), в котором тот выразил своё беспокойство «проведением на канале систематической и явно преднамеренной пропаганды оккультизма». Всё это говорит о спланированности акций «Народного Собора» и архиепископа Никона, известного выпадами против Международного общества сознания Кришны в прошлом году. Тогда от лица православных христиан Башкортостана архиепископ обратился к мэрии города Москвы с просьбой не допустить строительства кришнаитского храма. На этот раз неудовольствие архиепископа из Уфы вызвала программа «Малахов+», которую ведёт «известный оккультист и пропагандист оккультно-сектантских, лженаучных и откровенно безумных методов «оздоровления» Геннадий Малахов». На каком основании эти методы должны считаться оккультно-сектантскими, лженаучными и безумными, Архиепископ Уфимский и Стерлитамакский не объясняет. Как и то, что вообще значит «оккультно-сектантский». Однако разъяснение собственных терминов едва ли входит в задачу архиепископа. «Почти два десятилетия СМИ рассказывают россиянам об астрологии, хиромантии, нумерологии, магии, гаданиях, йоге, чакрах, реинкарнации, биополях, аурах, инопланетянах, «учителях» космоса и т. п.» То, что составляет одну из тем (но не единственную!), к которой обращается телевидение в разных странах – теме загадок науки, что, как и другие темы, имеет свою зрительскую аудиторию, представитель Уфимской епархии РПЦ называет «не иначе как вакханалией лженауки, мракобесия и оккультизма»⁷⁴. При этом едва ли осознавая, что изучение физических и психических феноменов не может быть мракобесием по определению.

Подобные примеры лишний раз подтверждают непонимание эзотерики и зачастую активную неприязнь даже к самой этой теме не только со стороны обывателей, но и со стороны тех, кто считает себя «духовными пастырями». Это проявляется в неконструктивной критике, требованиях «прекратить открытую пропаганду» перечисленных тем (по сути – запретить их), преувеличениях и эмоционально окрашенных высказываниях и смешении таких разных по происхождению и смыслу понятий, как «сектантский», «тоталитарный», «сатанизм», «оккультизм» и «мракобесие». Всё это приводит к тому, что те, кто некорректно употребляет данные понятия, призывая к борьбе с представителями «нетрадиционных» религий или «нетрадиционного» знания (по сути – инакомыслием), сами начинают служить иллюстрацией некоторым из этих понятий.

В связи с этим необходимо сказать несколько слов и о прозвучавшем на конференции «Истоки» докладе Е. В. Кряжевой-Карцевой «Эзотерические общества Германии начала XX века: их роль в зарождении тоталитарной идеологии Германии»⁷⁵. Данное исследование отличало использование большого количества архивных документов при его подготовке, в первую очередь тех, что хранятся в Российском государственном военном архиве. Эта работа восполняет определённый вакуум в освещении теософии, хотя о теософии как таковой здесь говорится не так много. Кроме того, в ней ставится крайне важный для нашего общества «вопрос об интеллектуальных истоках нетерпимой и общеобязательной тоталитарной идеологии». Действительно, исследование на эту тему помогло бы пролить свет на то, как формируется тоталитарная идеология, и в чём (или в ком) она находит себе опору. Однако, думается, что тоталитаризм не обязательно черпает свою идеологию именно в эзотерике, о чём говорят примеры различных государств с тоталитарной идеологией, хотя то, что он опирается на иррациональные факторы сознания, является очень интересной идеей и заслуживает более пристального внимания. Во всех диктатурах власть поддерживалась не только с помощью карательных органов, но и путём более тонкого воздействия, манипулирования системой ценностей каждого члена общества, внедрения идеализированного образа вождя и доведения его почитания до экстатической любви. Примеры можно найти как в советской пропаганде, так и в тех странах, где коммунистическое правление ещё осталось: практически везде понятие «любимого руководителя» предпочитается официальному титулу руководителя страны или же становится им. Как совершенно справедливо отмечает Е. В. Кряжева-Карцева, власть над людьми видится более действенной не через «поверхностную» агитацию, а через «внутреннее» обращение. (О некоторых путях такого внутреннего воздействия рассказывается также в оригинальной книге Светланы Адоньевой «Категория ненастоящего времени»⁷⁶.) Широко используются и различные способы манипулирования общественным сознанием (массовое гипнотическое «промывание мозгов», по словам Сильвии Крэнстон, является в этих режимах распространённой практикой и использовалось китайскими коммунистами, НКВД, СС и другими спецслужбами).

Но что до конкретной идеологии, то, как показывает мировая история, в основе «господствующего» воззрения может лежать как пангерманизм, так и панславизм, религиозные или научные постулаты – геоцентризм, дарвинизм, атеизм, идея пролетарского интернационализма либо, напротив, патриотизма – всё, что, по замыслу тех, кто стои́т во главе государства, способно «сцементировать» народ, заставить его поверить в святость и незыблемость предлагаемого учения, всё, что может заменить естественную для всех людей жажду по абсолютным, уникальным, неизменным и вечным духовным ценностям⁷⁷. Интересной задачей было бы проследить закономерности оформления тоталитаризма вообще, его причины, поскольку, как справедливо указывает Пётр Алексеев, «тоталитарный режим может произрастать практически на любой теоретической и партийной основе… Но каким бы ни был тоталитаризм (в том числе и некоммунистический), нужно создавать реальные, а не мифические заслоны на его пути»⁷⁸.

В связи с этим в условиях современного общества является необходимым вовремя обратить внимание на его характерные черты. Одной из таких черт в формировании тоталитарной структуры и идеологии, помимо прочего, является активное использование оппозиций (особенно бинарных), разбивающих социально-психологическую общность на «мы» и «они» как «противостоящих» групп в обществе. Этнолог Светлана Лурье замечает: на этом этапе доминирующими являются образ врага, образ себя и представление о способе достижения победы⁷⁹. Подобное размежевание в обществе чревато тем, что единая прежде социально-психологическая общность начинает разделять самое себя на «ведьм» и «охотников на ведьм», превращаясь, к примеру, в атеистов либо религиозных фанатиков в силу потребности в самоидентификации, и тех, против кого они начинают бороться, зачастую умело направляемые и поощряемые заинтересованными в этом силами. Известным примером дробления социально-психологической общности в советское время является отказ от объединяющего понятия крестьянина в 1920-е годы и замена его разделяющими понятиями «бедняк», «середняк» и «кулак»:

Товарищи! Крестьяне бывают разные:
Есть крестьяне бедняки-пролетарии,
Есть середняк-крестьянин,
А есть и кулак-буржуй.
Коммунисты – друзья бедняка-пролетария, друзья середняка.
Только с кулаками их не примиришь никак⁸⁰.

Конечно, сами эти слова были известны задолго до прихода к власти большевиков, ещё на рубеже XIX и XX столетий. Но их противопоставление (а, значит, и того, что они обозначают) рано или поздно началось, и «классовый подход» неминуемо привёл к «классовой борьбе» (действительной или мнимой – отдельная тема). Как это подготавливалось? В первые же годы советской власти собирались сведения о классовом составе всех общественных институтов и организаций, включая компартию. Прилежно анализировалось крестьянство, чтобы выяснить принадлежность к классовым категориям «бедняка», «середняка», «кулака». Исследовалось социальное происхождение государственных служащих и студентов, и данные об этом сводились в таблицы и диаграммы. Статистический отдел ЦК партии издавал руководства, позволявшие выявить соотношение рода занятий и классовой принадлежности: могильщики и шофёры, например, были «пролетариями», а домашняя прислуга, носильщики, продавцы принадлежали к «младшему обслуживающему персоналу»⁸¹. Столь широкий сбор социологических данных объяснялся не столько стремлением учёных удовлетворить свою любознательность, сколько тем, что в этой информации нуждалось руководство, чтобы создать своё, основанное на классовой дискриминации законодательство, затрагивающее повседневную жизнь людей и их социальное положение в новом обществе⁸². Слово очевидцу этой поры Марку Алданову: «При некотором навыке для каждой партии, для каждой фракции, даже для каждого отдельного деятеля легко подобрать соответственную «классовую подоплёку». Нет, например, ничего проще, чем уложить в термины классовой борьбы распрю, происходящую ныне в большевистской партии. Терминология разработана богато: «батраки», «бедняки», «середняки», «кулаки», «пролетариат», «полупролетариат», «люмпенпролетариат» – можно ещё прихватить «спецов», «деклассированную интеллигенцию» и т. д. Были бы терминологии и бумага, а марксисты и подоплёка найдутся»⁸³. Здесь большевики использовали свой излюбленный метод: разделение и противопоставление. Тот же метод использовался и другими режимами.

Теперь вернёмся к вопросу о «связи» теософии и идеологии нацизма. Действительно, идеологи Третьего рейха попытались найти что-то полезное для себя в тех идеях, что были в том числе в теософии и антропософии, а также в средневековых учениях о «трёх царствах». Однако не будем делать поспешных выводов и путать частное и общее. В любом исследовании необходимо отличать закономерное и случайное, видеть общее и особенное, чтобы не прийти к ложному заключению и не ввести в заблуждение других. Здесь смыкаются корректность исследования и ответственность самого исследователя. Итак, корректно ли здесь останавливаться на частном? Что касается современных националистов, то едва ли их идеология хоть в какой-то степени основана на теософии мадам Блаватской и вообще какой бы то ни было теософии. Примером может служить идеология современных российских националистических движений. Каждое может иметь свои особенности. Свои идеалы. Но то общее между их взглядами и идеологиями тех режимов, что уже ушли в прошлое, – это несинтетический способ мышления. Его характерная черта – это логика, ведущая к расчленению целого на части и выстраиванию оппозиции там, где её изначально не существовало⁸⁴ (деление на «чёрное» и «белое») и перенесение её в социальную сферу. Пожалуй, высказывания на основе дизъюнкции являются излюбленным приёмом демагогов авторитарного стиля. Поэтому возможным ответом на поставленный в начале исследования вопрос об интеллектуальных истоках могло бы стать выявление в идеологиях указанных стран такого общего элемента, как логика разделения (борьба классов, социальное неравенство по тому или иному признаку, противопоставление одной религии или политических убеждений каким-то другим или всем остальным и тому подобное) вместо логики непрерывной, не противопоставляющей одну часть общества другой.

К сожалению, в упомянутом выше докладе ничего не было сказано о признаках тоталитаризма как такового (хотя в публикации в сборнике «Феномены истории» перечислены такие складывавшиеся в Германском ордене компоненты, как преклонение перед лидером; стремление принадлежать организации, с железной дисциплиной и беспрекословным подчинением; метод покорения мира и эзотерическая посвящённость. Однако, характеризуя отдельную организацию, они не являются универсальными признаками тоталитарного общества). Французский социолог Реймон Арон, имевший возможность непосредственно наблюдать за формированием германского нацизма и сравнить его становление с советской версией марксизма и эволюцией всей советской политико-экономической системы, неизменно занимал критическую позицию по отношению к обоим режимам. Далека была от идеализации этих режимов, несмотря на их внешний антагонизм, и Елена Ивановна Рерих, видевшая в них сходную суть. В своих письмах она отмечала: «Одна тьма пожирает другую [фашизм и коммунизм]»⁸⁵.

Среди признаков тоталитаризма Реймон Арон прежде всего называет предоставление какой-то одной партии монопольного права на политическую деятельность. Далее идёт превращение любой деятельности в государственную, подчинённую идеологии, и другие признаки. Он пишет: «Определяя тоталитаризм, можно, разумеется, считать главным исключительное положение партии, или огосударствление хозяйственной деятельности, или идеологический террор. Но само явление получает законченный вид только тогда, когда все эти черты объединены и полностью выражены». Другие источники перечисляют огосударствление всех легальных организаций, неограниченные полномочия властей, запрещение демократических институтов, ликвидацию прав и свобод граждан, существование, как правило, однопартийной системы, милитаризацию экономики и репрессии в отношении оппозиции и инакомыслящих⁸⁶. Данные признаки являются общими для всех тоталитарных режимов – абсолютистских, бонапартистских, фашистских, коммунистических – независимо от того, какое учение этот режим берёт в качестве главенствующей идеологии – материалистическое, религиозное, оккультное или какое-либо ещё.

Следует отметить, что исследование Е. В. Кряжевой-Карцевой рассматривает лишь роль эзотерических обществ в этом процессе, не обращаясь к причинам тоталитаризма: «Анализ документов эзотерических организаций Германии начала XX в. доказывает, что иррациональный народно-героический реализм, освящавший природные достоинства тотальности, представляемой отдельно взятым народом, был разработан в лоне вышеуказанных обществ». Однако речь в данном случае должна идти не столько о теософии, сколько об организациях вроде Германского ордена и Общества Туле: «В годы Первой мировой войны, в связи с усилением националистических и расистских настроений в обществе, на смену теософии и антропософии пришла ариософия – особая разновидность теософии, приспособленная немецкими мистиками к народническим идеям. Эзотерики этого направления не приняли путь совершенствования, путь возвращения человека в органическое единство с миром, а предложили путь бегства из ситуации духовного неудовлетворения, через возвращение к былому господству народа». Приведённый отрывок иллюстрирует сущность германского «национал-оккультизма», имеющего очень мало общего с теософией Е. П. Блаватской и задачами духовного совершенствования. Если теософия всегда предлагала идею синтеза, то германские идеологи не смогли пойти дальше антитезиса: «С этой целью был создан Германский орден – для противостояния современному миру, возрождения расовых достоинств древних германцев, создания новой империи». Об этом явственно свидетельствует и сам заголовок статьи руководителя этой организации – «Борьба за мировое господство». Печально, что имя основательницы теософского движения было использовано для оправдания националистической идеологии. В Советском Союзе произошло нечто подобное – провозглашая диалектику строительства коммунизма, мало кто задумывался о значении диалектики как таковой, воспринимая её только в связи с марксизмом. При этом не обращалось особого внимания на то, что К. Г. Маркс отверг философию духа Г. В. Ф. Гегеля, видевшего цель в возвышении конечной сущности человека к бесконечному⁸⁷, и заменил её антропологизмом Л. А. Фейербаха.

Борис Вышеславцев, подвергнув анализу марксистско-ленинскую трактовку диалектического учения, писа́л о ней так: «Мы узнаём во всём этом традиционные и привычные формулировки Гегеля, соединяющие нас с античной диалектикой. Всё, что здесь философского и диалектического, – крохи с «гегелева стола», сохранённые эпигонами. Однако всё же это лишь жалкие остатки – богатое содержание подлинной диалектики недоступно материалистам». В 1980-е годы Проблемный совет Минвуза РСФСР по материалистической диалектике подготовил трёхтомный труд «Структура и функции материалистической диалектики», первая книга которого, «Диалектика материального мира», с первых же своих строк говорит: «Разработка материалистической диалектики является одним из магистральных путей творческого развития марксистско-ленинской философии. Формирование материалистической диалектики на основе критического пересмотра и преодоления предшествовавших концепций диалектики (и прежде всего идеалистической диалектики Гегеля) было неразрывно связано с важнейшими научными открытиями и социальными изменениями XIX в.»⁸⁸ Как видим, отход от гегелевской диалектики и опора лишь на материальное, а не на всю полноту бытия⁸⁹, признаётся и самими марксистами. Характерно, что за всё время существования советской науки не было выпущено ни одной книги под заголовком «Диалектика духовного мира» или, к примеру, «Диалектика духовного и материального». Те же черты – ограничение кругозора, искажение истины – присущи «оккультной» идеологии Третьего рейха, целью которой являлось не столько раскрыть неведомые стороны истины, сколько убедить простого обывателя в превосходстве германской нации над всеми другими и, как следствие, оправдать планы мирового господства. Поэтому, несмотря на внешнюю разницу в провозглашаемых идеалах (мировое господство или мировая революция) и методах их достижения (покорение одних наций другими или классовая борьба), многое в стиле германских и советских идеологов было схоже: «Такая идеология есть прямая противоположность науке и философии. Она есть коллективная психологическая мобилизация для целей борьбы, завоевания, покорения и властвования. Она не идёт в сущности никакого миросозерцания, ибо не хочет ничего «созерцать» и ничего «искать» – она нашла средство внушать, пропагандировать, психически властвовать, вести массы. Демагогическую идеологию мы наблюдаем в формах нацизма, фашизма и коммунизма. Эта идеология не терпит никакой диалектики, не признаёт никакого диалога, она признаёт только монолог, диктат, диктатуру. Эта идеология может брать любую идею из свободной философии, но её идея всегда обращается в «идеократию», то есть в диктатуру идей, в инквизицию. Метод идеологии во всем противоположен методу науки и философии: она не терпит научного незнания, не допускает сомнения, не признаёт ничего неясного и нерешённого, не любит самостоятельной мысли и говорит: «Ты не думай – вожди за тебя подумали»⁹⁰.

Сравнительный анализ идеологии тоталитарных государств мог бы помочь избавиться от многих проблем любого общества, в том числе называющего себя демократическим. Разоблачая идеологическую демагогию, Борис Вышеславцев говорит: «То, что способно противостоять ей, есть демократическая свобода. Только она диалектична, признаёт диалог, разговор («парламент» и означает разговор), признаёт оппозицию, то есть постоянную свободу сказать «нет», а не только обязанность говорить «да»; свободу тезиса и антитезиса, дабы найти синтез, дабы сговориться и договориться. Только она признаёт свободу мысли, совести и слова и не предписывает никакого миросозерцания, никакой обязательной «идеологии». «Как следствие, эффективное противоядие от любой формы тоталитаризма и экстремизма, в первую очередь – признание важности разнообразия идей, всех форм познания мира и отказ от противопоставления рационального и мистического и вообще от противопоставления чего бы то ни было. По этой же причине характеризовать теософию как нечто иррациональное – значит не понимать её. Неожиданно рационально для многих прозвучат слова самой основательницы Теософического общества:

…Вспоминает ирландский теософ Клод Фоллз Райт, сотрудник, живший при штаб-квартире. Кроме посетителей, которые шли потоком, в доме постоянно присутствовали добровольные помощники. Однажды они собрались вместе и принялись обсуждать какую-то неотложную, на их взгляд, проблему. Не найдя ответа, одна из самых юных волонтёров постучалась в дверь к Е. П. Б. с просьбой разрешить возникший у них вопрос:
– Госпожа, – спросила она, – что важнее всего при изучении теософии?
– Здравый смысл, милочка.
– Госпожа, а что второе по важности?
– Чувство юмора.
– А третье?
Терпение Е. П. Б., видно, было уже на исходе…
– Ну ещё немного здравого смысла!⁹¹

Как уже было показано, теософия, имея общую с наукой, религией и философией историю, обращается к тем же сторонам бытия, что и они, хотя при этом опираясь на более широкую базу источников. Между этими областями знания всегда существовал взаимообмен, что показывает их история. Сегодня в науке также существует интерес к так называемому нетрадиционному знанию, а оно, в свою очередь, осваивает методологию научного исследования, опираясь в том числе на эмпирическое и теоретическое познание. Всё это имеет большое значение в формировании единой картины мира.

В любой интеллектуальной и практической деятельности необходимы как анализ, так и синтез, о чём напоминает в своей работе Наталья Маркова: «Расхождению двух полюсов «своего» и «чужого», сопровождающегося напряжением, вплоть до антагонизма, сопутствует и взаимопроникновение, взаимоопределение, взаимоосознание»⁹². В методологии науки и философии, как показывает старейший русский теософ и исследователь нумерологии Юлиан Долгин, взаимоисключающие противопоставления оказываются непродуктивными: «Вообще, методологически, все дилеммы в науке и в философии дефектны, ибо существо дилеммы «или – или» – порождение плоской логики Аристотеля, нежизнеспособно. Нет дилеммы «или сверхъестественный акт творения, или естественный отбор», как нет дилеммы «свет или волновой процесс, или дискретный». Последняя дилемма – предмет спора между Ньютоном и Лейбницем, завершившегося когда-то в пользу Ньютона (временное торжество волновой теории), а в 1920-е гг., в учёном поединке Гейзенберга с де Бройлем – вничью: было доказано – свет имеет и волновую и дискретную природу.

Однако за полвека до этого кардинального открытия, означавшего переворот в физике, Блаватская знала, что дилеммы нет: «Теория волн или корпускулярная теория – всё одно, ибо это есть суждения на основании аспекта феномена, но не на основании знания сущности природы причины» («Тайная доктрина»., т. 1, ч. III, отдел 6)»⁹³.

Несмотря на то, что в зарождении тоталитаризма в Италии, Германии и СССР сыграло роль достаточно большое количество исторических причин, как объективных так и субъективных, большинство из них оказалось вне поля зрения исследователя. Соответственно те, кто станет знакомиться с этим докладом, могут сделать вывод, что именно эзотерические учения как раз и приводят к тоталитаризму. Хотя пример Советского Союза и ряда других «социалистических» стран свидетельствует об обратном – здесь в качестве единственной идеологии в течение нескольких десятилетий являлся марксизм-ленинизм с присущим ему материалистическим взглядом на мир.

Таким образом, говоря о роли эзотерических учений в определённой стране и игнорируя глубинные причины в формировании тоталитарной идеологии, мы как бы связываем существование этих обществ и оформление тоталитаризма. Это может иметь негативный эффект в условиях современного российского общества, не способного ещё в своей массе ориентироваться не только в эзотерических учениях, но и в обычных («экзотерических») религиозных направлениях, что может нанести определённый вред современным представителям теософии и других эзотерических учений, определённо не имеющих никакого отношения к германскому нацизму.

Существование «сектоборческой» литературы идеологов православия, больше занятых тем, какие названия дать тому или иному учению, следовательно, имеющих дело больше с терминологией (часто собственного сочинения), чем с сутью этих учений, тоже не способствуют толерантности в обществе. Не случайно и то, что эта литература стала появляться в большом количестве именно после определения Архиерейского Собора Русской Православной Церкви «О псевдохристианских сектах, неоязычестве и оккультизме», принятого 2 декабря 1994 года. Характерно, что и в тексте данного определения, и в появившейся после него литературе также происходит смешение понятий⁹⁴, о котором уже было сказано. Обзор подобной литературы потребует отдельной публикации, поэтому ненадолго остановимся лишь на двух книгах, непосредственно касающихся теософии. Это недавно переизданный двухтомник «Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии» и «Кто послал Блаватскую? Теософия, Рерихи и православие»⁹⁵, к которым справедливо всё вышесказанное. Очевидно, мысля теософию монолитным течением, Андрей Кураев противопоставляет её христианству в целом и православию в частности. Главный вывод первой книги такой: «Рерихианство – это сатанизм для интеллигенции. Или говоря более отстранённо: рериховское движение в России – нелегальная секта оккультно-антихристианского содержания»⁹⁶. В предисловии ко второй книге автор пишет: «В 1997 году вышел мой двухтомник «Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии». В нём на тысяче страниц объяснялась несовместимость христианства с теософией и буддизмом. В течение двух лет рериховские периодические издания время от времени огрызались на мою книгу, но в дискуссию не вступали, давая много поводов разочаровываться в уровне честности и образованности моих оппонентов»⁹⁷. Странно, что неучастие в полемике этот автор расценивает как повод сомневаться в честности и образованности тех, кого он критикует. Позволим себе предположить, что отсутствие желания дискутировать с Андреем Кураевым может иметь и другие причины. Впрочем, чтобы развеять сомнения «в уровне честности и образованности» представителей теософии, буддизма и «Живой этики», сошлёмся на давно существующие отзывы на «Сатанизм для интеллигенции»⁹⁸, очевидно, неизвестные автору данного двухтомника, вызванные, правда, не столько желанием подискутировать⁹⁹, сколько размышлениями о том, почему у нас наклеивают ярлык сатанистов на тех людей, которые следуют тому или иному учению, придерживаются определённых нравственных принципов в своей жизни и стремятся совершать духовный прогресс. Напомним, что об ограниченности и самомнении предупреждал ещё Иван Ильин: «Эпоха всё опошляющей популяризации, эпоха полунауки и полуобразованности вызвала к жизни этот тип человека…. Понятно: не все могут быть равно образованными и равно скромными. Многие знают немного. Ладно. Но вот один знает мало и не подозревает об этом; он наивен. Другой знает столь же мало, как и первый, однако воображает, что знает много и точно…»¹⁰⁰ Надеемся, что и те, кто именует себя «сектоведами», и их читатели извлекут из этих материалов определённую пользу для своего кругозора, своего интеллектуального и духовного развития. Но больше всего хотелось бы, чтобы они, а также данная статья, способствовали большему уважению к чужому мнению (и другой религии), чем прежде.

В связи со всем вышесказанным хотелось бы призвать тех, кто интересуется теософией, Агни-йогой и другими учениями, основывать своё мнение, в первую очередь, на первоисточниках и на объективной справочной литературе, трудах объективных философов и религиоведов. В противном случае обращение к этой тематике будет наталкиваться на множество предубеждений, духовных трафаретов, стереотипов и культурных стандартов, что имеет место в сегодняшнем религиоведении¹⁰¹. Сказанное в равной степени относится и к теме теософии и эзотерики в целом, которые изображают то как «лженаучные» или «антинаучные» учения, то как сплошь чёрная магия и спиритизм, то как предвестники идеологии национал-социализма (что характерно для литературы советских лет и «сектоборческой» литературы, до сих пор использующей её наработки).

Между тем теософия и других эзотерические учения являются способами описания бытия и едва ли содержат в себе причину германского или какого бы то ни было тоталитаризма. Это доказывается историей и современностью стран, где также существовали и существуют эти общества. Кроме того, теософия, как уже было показано, опирается на плюралистическую, а не монотеоретическую модель познания, более характерную для науки в условиях тоталитаризма¹⁰². Не отвергая ценности ни субъективного, ни объективного опыта человека, она предлагает синтез науки, религии и философии в создании единой картины мира, о чём, к примеру, свидетельствует одно из самых известных произведений в этой области – «Тайная доктрина», написанная самой основательницей Теософического общества Еленой Петровной Блаватской. Это произведение раскрывает смысл египетских, вавилонских, еврейских и других учений, описывающих мироздание, сравнивает их эзотерическую и экзотеричесую стороны. В этом нас убеждает даже беглый взгляд на оглавление любого тома этой книги. Историк Юрий Емельянов, которого также нельзя обвинить в иррационализме, пишет: «Разве нельзя и ныне найти «рациональные зёрна» в учениях древних мудрецов, которые могут оказаться полезными для современности? Правда, сами великие учёные зачастую не признавали правоты друг друга и обрушивали на своих оппонентов потоки острой критики. Однако, если постараться, можно найти «недостающие звенья», которые соединяют, казалось бы, их непримиримые аргументы. Таким же образом для того, чтобы узнать тайны цивилизации, возможно соединить факты из различных современных исследований со старыми теориями. Для поиска истины могут пригодиться даже самые сомнительные версии, которые содержат критику устоявшихся оценок и оригинальный взгляд на вечные тайны цивилизаций»¹⁰³. В поиске объединяющего начала, в установлении взаимосвязей между сферами духовного творчества человека всегда заключалась синтетическая функция философии. Быть может, пишет Андрей Иванов, именно эта функция выходит сегодня на первый план в исторической ситуации, когда, с одной стороны, явно обнаруживаются синтетические тенденции в современной науке и культуре, а, с другой – налицо нарастающее противостояние между различными религиозными конфессиями и культурными мирами¹⁰⁴.

Поэтому задача, которую ставят перед собой не только теософы, но и многие современные учёные и другие позитивно мыслящие люди, состоит не в том, чтобы превозносить какую-то одну нацию и какую-то религиозную или иную традицию, что является лишь показателем узости и ограниченности авторов подобных идей, а в том, чтобы приоткрыть завесу тайны творения, которая стала почти непроницаемой в век материализма. Более того, при глубоком изучении мировой культуры обнаруживается, что эзотерические учения оказываются более близкими между собой по духу и своему происхождению, чем внешние традиции, неизменно сопровождающие религиозные учения разных народов.